К 28-й годовщине геноцида армян в Баку продолжаем публиковать главы из сборника проекта «Обыкновенный геноцид».
Валерий Михайлович ОГАНОВ
Я родился в Баку в 1942 году, вырос и жил в этом городе. Там похоронены мои прабабушка, прадедушка, отец. Очень хорошо помню мой последний день там, это было в январе 1990-го. Меня, наверное, тогда Бог спас.
Мать моя жила на Монтино, а я с семьей в микрорайоне. После Сумгаита в Баку внешне мало что изменилось, только люди начали бояться. Страшно стало жить, просто страшно. Каждый день что-то могло случиться. Меня спасало то, что я хорошо говорил на азербайджанском, да и лицо не выраженно армянское. Армянам на работе говорили, что надо уезжать, оставаться опасно. В городе шли митинги, и появляться в этих местах, просто проходить рядом было невозможно. Мой сын в это время поступал в институт, в АЗИ (Азербайджанский индустриальный институт, сейчас – Азербайджанская государственная нефтяная академия. – Прим. ред.). Был уже взрослым парнем, но я ходил с ним на все экзамены, чтобы в случае чего защитить. Но что я мог сделать против толпы? Мы ведь слышали, знали, что творилось в Сумгаите. В декабре 1988-го я перевез жену и детей в Ереван. Оставаться в Баку уже было невозможно, сын не мог ходить в институт, а дочь в школу. Мне все время приходилось быть начеку. У нас в микрорайоне уже происходили случаи, стекла побили в армянской квартире. Работа у меня была такая, что передвигался в основном на машине. Но даже при этом я был свидетелем нападений на армян: шел как-то в АЗИ и увидел, как толпа людей избивает кого-то, даже не было видно, кого именно.
Я семью отправил в Армению первого декабря, а седьмого случилось землетрясение. У меня в Спитаке жила двоюродная сестра, ее сын погиб там. Его назвали в честь меня Валерой, всего 10 лет было мальчику. Я хорошо помню, как в Баку радовались этому, как праздновали, танцевали… Я это видел сам, слышал, как один кричал слово «Спитак» – «спи так». Были, конечно, люди, которые сочувствовали, но таких было очень мало.
Мать моя до последнего оставалась в Баку, пытаясь продать свою квартиру на Монтино и купить жилье в Ереване, чтобы мы как-то обустроились. К этому времени жена и дочка были в Красноводске, а мы с сыном в Ереване – он уже год как учился там. И мне нужно было вернуться за мамой. Самолеты из Еревана в Баку и обратно уже не летали. Помню, приехал я в аэропорт «Эребуни», смотрю, толпа стоит, все хотят вылететь. Это было 13 января, под старый Новый год. Я вылетел в Тбилиси, оттуда уже в Баку. В аэропорту, когда выходил с тбилисского рейса, случайно встретил товарища одного, азербайджанца, с которым работал вместе. Увидев меня, он испуганно спросил: «Ты куда?». Я объяснил, что вот приехал за мамой. Он говорит: «Я тебе не советую ехать в город. Вот прямо сейчас возвращайся обратно». Но я не мог оставить мать. Взял такси и поехал к ней. Я знал, что моя квартира уже давно занята, мы ведь не продали ее, оставили все и уехали.
В городе было очень неспокойно, на улицах много народу, крики, митинги. В окнах маминой квартиры было темно, а в соседской горел свет. Я покрутился, вокруг было много народу. Начал расспрашивать на азербайджанском. И понял, что либо ее здесь нет, либо что-то случилось. Поехал к товарищу, он в другом микрорайоне жил, начал обзванивать соседей, товарищей. И нашел мать. Мне сказали, чтобы я не беспокоился, они ее привезут. 14-го поздно вечером одна знакомая наша прибежала и говорит: «Дядя Валера, уезжайте, сказали, что вы у этого человека (не хочу называть его имя, он наполовину азербайджанец, наполовину армянин) находитесь». Я не захотел подставлять его. Позвонил и попросил, чтобы мать привезли в «Шафаг», это кинотеатр такой на проспекте Ленина, там собирали армян. И вышел. Взял такси, приехал в квартал, где вырос. Я шел и чувствовал запах гари, горелого мяса…
Чтобы подойти к «Шафагу», надо было пройти через толпу, человек пятьдесят по ширине, и дойти до солдат со щитами. Дошел. Солдату говорю – пусти меня. Он требует паспорт. Я ему говорю, если я паспорт покажу, я уже не войду туда. И тут офицер один говорит, мол, пропусти его. Я прошел в кинотеатр и стал ждать. Мать привел товарищ, она была с маленькой сумочкой, еле-еле шла. Увидела меня – и в обморок упала. Очень трудно вспоминать все это…
У меня были с собой деньги, я ведь знал, куда еду. В «Шафаге» старался помогать людям, многих приводили буквально раздетыми, а было довольно-таки холодно. Помню женщину, пожилую, она замужем за азербайджанцем была, у нее три сына. Она говорила, что когда за ней пришли, чтобы вывезти, сыновья кричали, хотели оставить ее дома, но все было бесполезно. К тому времени уже подключился Народный фронт, который хотел показать, что, дескать, из Баку спокойно вывозят армян. Нам сказали, что отвезут на паром. Девочка одна, помню, все кричала: «Дядя, нас убьют!», я ее успокаивал.
Везли нас в порт автобусами. А я раньше часто ездил на пароме в Красноводск, сестра моей жены жила там, поэтому среди капитанов у меня было много знакомых. На пароме нас было около тысячи с лишним человек. И всех загнали в трюмы, каюты были закрыты. Я подошел к капитану, дал деньги, попросил, чтобы открыли каюты и поместили там пожилых и больных. Молодых ведь почти не было, детей тоже мало. А вот пожилых очень много. Это были престарелые, больные люди, которые не только не могли выехать, но им и в голову это не приходило. Были они в очень плохом состоянии – избитые, раздетые, в шоке, пережившие страшный стресс…
Молодчики из Народного фронта обыскивали нас на пути к парому. Людей поместили на палубах и в грузовых отсеках – в трюмах. Народнофронтовцы не разрешали размещать в каютах больных, старых, избитых людей, а таких, повторяю, было 99% пассажиров. А в каютах было хотя бы не холодно. Мы выезжали с 14-го на 15-е. Ходили слухи, что на первых двух паромах, которые вышли в море до нас, было очень много погибших. Я не считаю себя трусливым человеком, но даже сейчас иногда ночью просыпаюсь от страха, от страха преследования.
Хочу подчеркнуть, что нас очень тепло приняли в Туркмении. В Красноводске меня встретили дочка и жена. Помню, как дочь кинулась ко мне, обняла и плачет, рыдает… Я ведь последний раз позвонил им из Баку, от товарища, и сказал жене – смотри за детьми, чтобы все было хорошо. Она спрашивает, когда я приеду, а я отвечаю, ты за детьми смотри. И она поняла, что все плохо, опасно.
Честно говоря, я очень любил Баку. Город, в котором вырос, в котором каждый камень знаю. При этом я очень часто бывал в Ереване, у меня там много родственников было. Кто бы мог подумать, что так случится… До сих пор мы, бакинцы, друг друга ищем. Созваниваемся, сообщаем: вот этот там-то появился, этот здесь. Со мной вместе на пароме были еще двое, мы друг другу помогали. Один потом, как мне его жена рассказывала, еще раз поехал в Баку. И до сих пор я не знаю, что с ним случилось. Его не было на встрече, о которой мы втроем договорились.
Я очень часто вижу во сне все это, хотя сколько лет прошло. И считаю, что живым выбрался только по воле Господа. Мне снится место в городе, куда я очень редко ходил, где у меня были неприятности. И запах этот… запах горелого человеческого тела… У меня это не проходит. Я вот говорю с вами – и чувствую его.
Хартфорд, штат Коннектикут, США. 25.03.2014г.
Напомним, что 13-19 января 1990 года в Баку был совершен масштабный погром армянского населения, ставший кульминацией геноцида армян в Азербайджане в 1988-1990гг. После погромов в Сумгаите (26-29 февраля 1988г.) в Баку начались преследования, избиения, убийства с особой жестокостью, публичные глумления, погромы отдельных квартир, захват имущества, насильственные выселения и незаконные увольнения с работы армян. К январю 1990-го года из 250-тысячной общины в Баку оставалось около 35-40 тысяч армян – главным образом инвалиды, пожилые и больные люди и ухаживавшие за ними родственники. С 13 января 1990г. погромы обрели организованный, целенаправленный и массовый характер. Существуют многочисленные свидетельства о зверствах и убийствах, совершенных с исключительной жестокостью, включая групповые изнасилования, сожжение заживо, выбрасывание с балконов высоких этажей, расчленения и обезглавливание.
Точное число жертв геноцида армян в Баку до сих пор неизвестно – по разным данным, было убито от 150 до 400 человек, сотни искалечены. Погромы продолжались неделю при полном бездействии властей Азербайджана и СССР, внутренних войск и многочисленного Бакинского гарнизона Советской армии. Те, кому удалось избежать гибели, подверглись насильственной депортации. Лишь 20 января 1990 года в Баку для установления порядка были введены советские войска.